— Катон, слева! — крикнул Макрон.

Оптион инстинктивно нагнул голову, и широкое лезвие копья отскочило от верхушки его шлема. Правда, удар оказался так силен, что вызвал в глазах слепящую белую вспышку. В следующий миг зрение прояснилось, но голова еще кружилась, и, сцепившись с бриттом, юноша даже не понял, что повалило и его, и противника на липкую от крови траву. Катон лишь ощущал яростное дыхание бритта и вонь его немытого тела. В глаза ему бросилась синяя татуировка на плече дикаря, но прежде, чем он успел что-то предпринять, враг издал хриплый стон и откатился в сторону.

— Вставай, парень, — сказал Макрон, извлекая меч из тела убитого.

Встать удалось не сразу, и, пока Катон, тряся головой, чтобы унять головокружение, поднимался на непослушные ноги, центурион прикрывал их обоих своим щитом.

— Все в порядке?

— Так точно, командир.

— И ладно. Пошли.

Наступление шестой центурии несколько замедлилось, однако римляне, разя врага из-за сплошной стены щитов, неуклонно продвигались вперед. Теперь, когда толпа бриттов оказалась тесно спрессованной, их длинное оружие сделалось бесполезным, и они несли куда более тяжкие потери, чем атакующие легионеры. Больше того, уцелевшие римляне, которые все еще продолжали сражаться выше по склону, воодушевившись успехом товарищей, схватились с врагом с удвоенной мстительной яростью.

Торжествующих криков бриттов больше не звучало — они думали уже не о победе, а о спасении от безжалостных коротких мечей. В тесноте и давке короткий клинок — самое смертоносное оружие, и бритты падали один за другим. Ситуация усугублялась и тем, что многие из несмертельно задетых упавших оказывались, в силу все той же скученности, затоптанными или задыхались под грудами наваленных на них тел. Катон вернулся в строй и плечом к плечу с товарищами продолжал продвигаться вперед, прикрываясь щитом и производя колющие выпады. Находились бойцы, которые, поддавшись неистовству схватки, вопреки приказам выскакивали вперед и принимались рубить налево-направо. Для большинства это кончалось плохо. Вне строя, не прикрытые по бокам, они погибали, и товарищам приходилось переступать через их тела, что создавало для наступающих дополнительные проблемы. Катон очень боялся споткнуться о чей-нибудь труп и упасть, сознавая, что в таком случае ему уже вряд ли удастся подняться.

— Они дрогнули! — крикнул Макрон, возвысив голос над шумом и гамом, лязгом оружия, криками и стонами. — Им не удержаться!

И тут справа, над бурлящим морем людей и оружия возвысились приближающиеся со стороны лагеря римские штандарты.

— Подмога! — крикнул Катон. — К нам идет подмога!

Прибытие дополнительных сил решило дело. Зажатые с трех сторон сплошными стенами римских щитов, гибнущие в неисчислимом количестве бритты в конце концов побросали свои пики и устремились в том единственном направлении, куда еще можно было бежать, — к болоту. Стоило кому-то дать слабину и, в надежде выскользнуть из бронированных римских тисков, обратиться в бегство, как всех варваров охватила паника и ручейки преследуемых безжалостным врагом беглецов превратились в сплошной поток.

Теперь торжествующие кличи издавали легионеры. Какое-то время они гнались за перепуганным неприятелем, но тяжелое вооружение и доспехи вынудили их отказаться от погони. Тяжело дыша, опершись о поставленные на землю щиты, они приходили в себя после яростной схватки. Многие только сейчас заметили раны, на которые в пылу боя не обращали внимания. Руки и ноги Катона болели, колени подгибались, и больше всего ему хотелось растянуться на земле и хоть чуть-чуть передохнуть, но необходимость показывать пример подчиненным заставляла его стоять прямо, в готовности откликнуться на любой приказ. Макрон протиснулся к нему сквозь ряды усталых легионеров.

— Жаркая работа, а, оптион?

— Так точно, командир.

— Видел, как они под конец побежали? — рассмеялся Макрон. — Дали деру, как стайка девственниц на Луперкалиях! [5] Теперь мы навряд ли услышим о Каратаке до самого взятия Камулодунума.

И в этот миг со стороны болота донесся такой пронзительный, ужасающий, полный ужаса и боли вопль, что все взоры разом обратились туда.

— Это еще что за хрень? — пробормотал Макрон, вытаращив глаза.

Поверх голов других легионеров Катон высмотрел возвышение, на котором располагалась римские артиллерийские орудия правого фланга, также разгромленные колесницами бриттов. Эти колесницы все еще там находились, но теперь они развернулись в сторону болота, где застряли, увязнув по самое брюхо, императорские боевые слоны. И вот теперь, воспользовавшись беспомощностью гигантов, варвары стали расстреливать их с безопасного расстояния.

Несчастные, истекавшие кровью животные бились в болотной жиже, но от этого увязали еще глубже. Некоторые валились набок, увлекая за собой погонщиков, и места их падения затягивала тина. Когда римская пехота, спохватившись, устремилась к возвышенности, стрелки бриттов попрыгали в поджидавшие их колесницы, возничие натянули вожжи, и боевые повозки, с грохотом промчавшись наискосок вверх по склону, исчезли в далеком лесу.

— Ублюдки, — пробормотал кто-то из легионеров.

Повисшую над долиной тишину нарушали лишь страшные крики умирающих великанов. Катон увидел, что пешие бритты, воспользовавшись замешательством римлян, огибают кромку болота и вот-вот оторвутся от любой возможной погони. Он хотел указать на это товарищам, но махнул рукой, ибо крики гибнущих среди топей слонов словно заворожили римлян.

— Хотел бы я, чтобы кто-нибудь заставил этих хреновых зверюг замолчать, — негромко пробормотал Макрон.

Катон молча покачал головой. У него просто в голове не укладывалось, как это можно, когда вся долина завалена человеческими телами, среди которых немалое число римлян, скорбеть о плачевной участи горстки неразумных животных. В досаде и негодовании он ударил кулаком по ребру щита.

Когда дикари-копейщики обратились в бегство, их товарищи, удерживавшие второй кряж, поняли, что военная хитрость не удалась, и среди них сначала медленно, но потом все быстрее и шире стали распространяться неуверенность в своих силах и страх. Поодиночке, группами, а там и целыми отрядами они стали покидать позиции. Лишь отборное подразделение, составлявшее личную дружину Каратака, оставалось на укреплениях, прикрывая отход основных сил.

Император, увидев с вершины холма, что враг покидает укрепления и отступает, в восторге хлопнул себя по бедру.

— Ха! Посмотрите, как они б-бегут, поджав хвосты!

— Могу я отдать приказ о преследовании, Цезарь? — осведомился Авл Плавт.

— П-преследовании? — Клавдий поднял брови. — Конечно нет! Н-некоторое количество этих дикарей н-необходимо оставить в живых. Они п-пополнят число моих подданных.

— Но, Цезарь!

— Но! Но! Вечное «но»! Довольно, к-командующий! Приказы отдаю я. Как и положено. Тем п-паче, что мой первый опыт к-командования привел к ошеломляющей п-победе. Разве это не достаточное д-доказательство моего военного г-гения, а?

Плавт умоляюще посмотрел на Нарцисса, но главный секретарь, пожав плечами, слегка покачал головой.

Командующий поджал губы и кивнул в сторону отступавших бриттов.

— Да, Цезарь. Это достаточное доказательство.

ГЛАВА 49

Два дня спустя римская армия подошла к стенам Камулодунума. Когда известие о поражении Каратака дошло до городских старейшин триноватов, они благоразумно отказались впустить в город остатки разбитой армии своего верховного вождя и с облегчением проводили взглядом потрепанные колонны, уходившие через цветущие пригороды на север. При этом воины из племени триноватов, воевавшие под водительством Каратака, в подавляющем большинстве сохранили ему верность и ушли с ним, повернувшись спиной к предавшим их сородичам. Несколько часов спустя к городу опасливо приблизился римский кавалерийский разъезд. При виде открывающихся ворот римляне, ожидавшие вылазки, чуть было не ускакали прочь, но из города вместо воинов вышла делегация старейшин, направленная приветствовать завоевателей. Влиятельные триноваты пылко заверяли разведчиков в своей приверженности Риму и всячески осуждали соплеменников, поддержавших Каратака в его тщетной попытке противостоять императору Клавдию.